Орден для Поводыря - Страница 14

— Эт мы мигом, вашство, — кинулся один из конвойных. — Эт мы разом…

Васька прятал нашу добычу в седельные сумки и на наш короткий с казаком разговор внимания не обратил.

Кавалерист зачерпнул воду в котелок и выплеснул на уже подернутые сединой угли. Потом еще и еще. Сам не знаю зачем, я подошел к слабо шипящему кострищу и поковырял выжженное место носком сапога. Почему-то мне было важно, чтоб хотя бы это простейшее дело было сделано хорошо.

И тут, среди головешек что-то блеснуло. Заинтересовавшись, плюнув на боль в натруженной спине, я нагнулся и обгорелой веточкой ковырнул еще. А потом, отбросив калку-копалку, выхватил обжигающе горячую находку и скорей-скорей сунул руку в ледяной ручей.

Когда холодные струи вымыли остатки угольков и налипшую грязь, на ладони у меня остался корявый, похожий на замысловатый корень, слиток из тяжелого металла. Я точно знал, что это не чистое серебро, что в этом – грамм на пятьдесят – куске большая часть – простой свинец. Но то, что нужное место найдено, не оставалось никаких сомнений.

А в одном из наших образцов, которые мы все-таки показали малолетним рудознатцам, выявили нечто похожее на медь. Васька мельком взглянул на меня, но никак известие не прокомментировал. И я тоже промолчал. Нам с ним медь не нужна.

Через две недели после нашего прибытия в долину Чуи мне стало не до геологических экскурсий. Во-первых, к Кош-Агачу стали наконец-таки съезжаться туземные зайсаны. А во-вторых, отец Павел заложил в поселении церковь.

Ну ладно – встретить очередного инородческого князька. Это важно, ибо я и явился в дебри горного Алтая власть Империи устанавливать. Но вот зачем Павлуше лютеранин на церемонии закладки первого венца сруба будущего храма – так и не понял, пока дело не подошло к концу.

Парень в серой от пыли рясе аккуратно сложил дароносицу и кадило в походный алтарь, и взамен священных атрибутов выставил простую деревянную шкатулку. Окинул своим небесным, ангельским, блин, взором истово крестящихся православных и кивнул. Мол, можно. Начинайте. Люди, словно только того и ждали, полезли в карманы. В порядке очереди, без суеты и толчеи, торговцы, казаки и те из солдат, кто не был католиком или иудеем, стали ссыпать в ящичек горсти монет. А Павел их за это благословлял.

Выходило, что и я не мог оставаться в стороне. И пожертвовать на обустройство храма Господня меньше прочих, тоже не мог. Не по чину. Отправил Артемку за казной в палатку, а когда тот прибежал обратно, решительно отделил пачку четвертных и положил ее в шкатулку. Подумалось вдруг, что церковь в новом русском поселении нужна не меньше пушек. А может быть даже и больше. Тихой сапой, без ножа у горла, привяжет она местный народ к России. Через церковную мораль и обряды примерит с поселенцами. И через три – четыре поколения теленгиты начнут сомневаться – что писать в графе "национальность". "Русский" или "алтаец". Потому что русские – это не народ, это образ жизни.

В институте, в одной со мной группе училось шестеро парней из Северной Кореи. Естественно, полгода спустя, когда они стали внятно говорить на русском, мы перезнакомились и даже подружились. И все они в течение года, подобрали себе созвучные корейским – русские имена. Потом, когда они решили остаться жить в Сибири и пошли за новенькими российскими паспортами, эти имена перекочевали на страницы основного документа гражданина РФ. Так один стал Сашей, другой Васей, третий – Петрухой. А их дети получили отчества – Сашевич, Васевич, Петрухович. Смеетесь? Зря. В их паспортах значилось, что дети корейских невозвращенцев – русские. Вот так-то вот. Налицо культурное поглощение.

Бывает еще и замещение. Один мой приятель поведал о своей родословной. Говорил: прадед – оренбургский казак, прабабка – хохлячка из первой волны столыпинских переселений. Другой прадед – чалдон, то есть русско-татарский метис. Прабабка – с южного берега Белого моря. Их деревня в двух верстах от Холмогор была. Бабка – полячка, эвакуированная из-под Львова в войну. Другая бабуля – немка. "Кто я?" – спрашивал мой знакомец. И сам себе отвечал – "конечно – русский!" Культурные корни его предков заместились одной, великой, мегакультурой.

Так и здесь. Не мытьем, так катаньем, сто лет спустя, через межрасовые браки и общую религию, все население Чуи станет жить одним образом. Русским. И ради этого и две с половиной тысячи не жаль.

Я и зайсанам это же сказал. Объявил, сидя в походном раскладном кресле на специально собранном помосте, что Российская Империя пришла сюда навсегда. Что пушки, которые уже установили на бастионы форта, станут защищать подданных нашего милостивого государя императора от внешних угроз. Что доктор станет лечить, купцы возить нужные товары, а церковь дарует благословение Господне. И ежели есть с этой программой несогласные, так граница – вот она. Пятьдесят верст, и Китай, который так жаждет заполучить лишнюю тысячу данников.

И наоборот. Желающие склониться перед величием церкви и империи, должны быстренько погасить долг по налогам за двенадцать лет и внести пожертвование отцу Павлу.

Не знаю, насколько это цинично и справедливо, но единственное что мне было действительно нужно от туземцев, это чтобы их не было. Трем зайсанам и их племенам принадлежали огромные территории. Одна богатейшая, со своим уникальным микроклиматом и плодородными землями долина реки Чулышман князька Мангдая была способна вместить с десяток тысяч земледельцев, а не пять сотен кочевников. Чуйская степь, в которой кочевали родственники зайсана Могалока, еще пять-семь тысяч. Это не считая шахтеров и заводских рабочих, разрабатывающих богатые на медь, серебро, ртуть и свинец, окрестные холмы. И плато Укок – высокогорная жемчужина Алтая, где триста шестьдесят солнечных дней в году, пока вотчина князя Турмека. А могло бы стать Родиной сразу нескольких десятков тысяч русских крестьян.