Орден для Поводыря - Страница 98

Но почему же тогда жандармского полковника моя мысль совершенно не воодушевила?

— Герман Густавович, ваше превосходительство, — хорошенько обдумав, выговорил, наконец, Киприян Фаустипович. — Весной сего года, когда вы изволили показать мне письма ко спасению Его Императорского Высочества цесаревича, я не имел сил отойти от выбранного вами пути. Ибо нерешительность могла дорого стоить, а опасаться расплаты за вашу излишнюю впечатлительность, пребывая в Сибирской дикости, и так не приходится. Теперь же, вновь выступая поводырем для слепца, вы заставляете меня подменить службу государю на услужение вам лично. Или вам, ваше превосходительство, действительно что-то известно о роли коллежского асессора в учиненном лиходействе?

Вот почему, спрашивается, пока дело не доходит до так называемых высших материй, эти люди способны изъясняться совершенно понятным для жителя двадцать первого века языком? Но стоит коснуться чего-либо связанного с самодержавием или и того пуще – державой, немедленно всплывают этакие вот умопомрачительной древности словесные кружева.

— Однажды я уже предлагал вам, господин полковник, сменить хозяина. И вы, насколько мне припоминается, отказались. Тем не менее, теперь вы орденоносец и полковник, к вашим сообщениям прислушиваются в Петербурге и, коли так пойдет и дальше, впереди отличные перспективы. И все это лишь потому, что одному приезжему чиновнику вздумалось начать сотрудничать с жандармским корпусом несколько плотнее, чем это принято. И он, этот странный чиновник, не требовал прежде от вас сколько-нибудь серьезных одолжений, но напротив – все к чему прикладывал руку, служило к пользе и государю и Отечеству. Поправьте меня, если я в чем-то ошибаюсь…

— Помилуйте, Герман Густавович! Вы выставляете меня совершеннейшей неблагодарной скотиной! Конечно же, все вами сказанное – истинная правда. Однако же теперь вы просите учинить следствие над человеком лишь заради того, чтоб завладеть его имуществом… Или здесь… Господи! Ваше превосходительство! Неужели те же самые Силы Небесные донесли вам о провинностях этого…

— Лавицкого.

— Да-да, Лавицкого. Вы непременно знаете, что именно он отправил татей по вашу душу, но не имеете возможности это доказать? Неужто снова?

— Да что же – снова-то? — глядя на выпученные глаза обарсучевшего крыса, не смог удержать я смеха.

— Снова вставать под знамена Паладина Господа, в ваш святой орден, молясь Ему, чтоб дальше Сибири не сослали!?

— Перестаньте уже, Киприян Фаустипович. Скажете тоже… Но питейный надзиратель – это действительно "ящик Пандоры". Никогда не знаешь, что может нам открыться, если его потрясти, как следует! Что же касаемо векселей, так, по большому счету, они мне и не нужны. Меня вполне устроит, если они потеряются или сгорят. Или, вот еще – у вас в архиве водятся крысы?

— Крысы? — ошарашено выдохнул полковник. И, правда – чего это я? В стародавние времена, когда кошка была чудным заморским зверем, наши предки выучивали крысу-каннибала, которая полностью вычищала дом от грызунов. Две крысы в одном архиве не выживут…

— Жаль. Было бы интересно узнать – едят ли эти твари долговые расписки.

В общем, вовсе не полковничье выражение лица у моего жандарма получилось. Зря, все-таки, его так резко в звании подкинули. Заговор против цесаревича, хоть и выдуманный, не Кретковский раскрыл, а гражданский Томский губернатор. Все его расследования ни к чему не привели, и все заслуга местного штаб-офицера только в том, что вовремя доложил, кому следует. По мне, за это и ордена бы хватило.

Вот Кошелев, Юрий Тимофеевич – это настоящий полковник. Одни усы чего стоят! Выдающиеся, прямо-таки – буденновские, усы! Какому-нибудь подпоручику-выпускнику кадетского корпуса о таких только мечтать. Как, впрочем, и об осанке, сурово сжатых губах и блестящих оружейной сталью темно-серых глазах. Прежде думал, что и глаз-то такого цвета в природе не существует, но явился командир Одиннадцатого Томского батальона, и оказалось – все-таки бывают и такие.

Вот паровозы и члены царской семьи – прибывают. Купцы и мещане – приходят. Армии – входят или вторгаются, а военнослужащие – непременно являются. О чем тут же и сообщают:

— Ваше превосходительство, господин генерал-майор! Полковник Кошелев явился по вашему приказанию.

И ведь не соврал ни единым звуком. Я и превосходительство, и генерал, и приказ такой действительно отдавал. Голос, правда, у полковника оказался – так себе. Ни фига не командный, с дюгамелевским и сравнить грешно. Слишком какой-то интеллигентный, и даже где-то плаксивый голос. Вот в салоне великой княжны Ольги Павловны – ему самое место. Там много таких – считающих себя самыми умными на всем белом свете, заумствующих господ.

Это я к тому, что не понравился мне этот полковник. Только и проку от него, судя по вверенной его подразделению охране пересыльного острога, что на парадах выправкой блистать, и молчать.

Вокруг, а кое-где и вместо, рассыпающегося, давным-давно сгнившего забора вокруг дюжины вросших в землю холодных и сырых бараков, кто-то догадался сложить стену изо льда. И даже угловые башни не забыл. Найти бы этого таинственного архитектора и отблагодарить от имени всего облегченно вздохнувшего города, да не судьба. Сколько ни спрашивал – никто брать на себя честь изобретения не стал. Жаль. Мне смекалка и административная отвага такого человека бы пригодилась…

А на ледяных башнях в карауле стояли солдаты карташевского батальона. На пронизывающем ветру в кожаных сапогах и тонких шинелях. А на руках, которыми леденючие железные ружья нужно держать – парадные тряпичные перчатки. И так по четыре часа без смены! Десяток гимназистов этих вояк снежками бы разогнать могли. Много ли насторожит этакий, промерзший до костей воин? И что с его пальцами станется, если учесть, что до теплых казарм еще через весь город маршировать?